Миша (Благо), 43 года
Я родился в Благовещенске. Работаю сапожником, шью унты. Мамы у меня не было: когда мне было два года, ее лишили родительских прав. Я ее не помню, даже фотографий не осталось. Она бухала постоянно, и батя забрал меня к себе. Она умерла потом уже, когда мне было десять лет. От водки.
Меня воспитывала мачеха. Я узнал, что она не родная мать в тринадцать лет. Я что-то почувствовал и посмотрел по документам. Ее звать Валентина, а у меня в свидетельстве о рождении под матерью написано «Наталья». Я сам ей это сказал, и она призналась, документы показала, что родная мамка лишена прав. Я хотел найти свою родную мать, но никакой информации не было. На кладбище наверное есть могила, но я не ездил. Не знаю почему.
С папой и мачехой жили нормально, не хуже всех. Обычная, среднестатистическая семья. В школе я плохо учился, мне все очень тяжело давалось, особенно химия, физика, геометрия – эти иксы, игреки, уравнения. У меня французский получался лучше, он мне нравился. Я поступил в коммунально-строительный техникум, но даже до нового года не доучился. Учителя говорили, «Оставайся, мы тебя подтянем» , но я не хотел три года мучиться.
Мой батя был сапожником, и я тоже пошел учиться шить унты, там платили ученические. За полгода я всему научился, чему надо. Потом меня, малолетку, в 1993 году закрыли в лагерь в 17 лет в первый раз на четыре года.
Я работал не один, мой подельник Слава был старше меня на четыре года. Когда в первый раз залезли в квартиру, смысл был не в том, чтобы что-то взять, хотелось полазить по квартире как хозяин. Даже ничего особого не крали – так, по мелочи.
Снаружи квартиры видно, как люди живут. Мы выбирали квартиры, где стоят красивые окна, дорогая дверь, где кондиционеры появились. Присмотришь квартиру – днем приходишь, приклеиваешь скотч на дверь или спичку вставляешь. Вечером смотришь: если все на месте – значит, дома никого. Отклеился скотч или спичка на полу лежит – значит дома кто-то есть. Или по окнам смотришь. Сейчас так уже не получится, к подъезду только подходишь – тебя уже камера снимает.
Когда я малолеткой попал на трое суток на КПЗ (ред. – изолятор временного содержания), там мужики взрослые сразу говорят, «Сейчас будет тюрьма, поедешь – так и так. Сюда не лезь, туда не лезь. » Малолеткам там страшно. Я вообще когда первый раз заехал – меня в пресс-хату определили. Там два батька лет сорока пяти выбивают явки с повинной с малолеток лет по 15-17. Заставляют сознаться в нераскрытых преступлениях. Этим батькам за это дают поощрение – срок скачают в два раза меньше.
Первые два дня все было нормально, я про них и не знал. А потом мне говорят, «иди пиши явки с повинной» и дают пачку чистых листов А4. Схватил кружку железную и долбанул меня – у меня аж кровь пошла, закапала на стол. Меня это спасло. Я написал то, что уже писал ментам. А то думаю так убьет еще, мало ли. Через день меня перевели в нормальную хату. Один батек и малолеток нас там человек 20 было. Там уже нормально, такого беспредела как в пресс хате не было.
Там все по понятиям. Если ты мужик – ты с мужиками. Если ты шнырь – то со шнырью водишься. Шнырь – это принеси, подай, пошел туда, не мешай, завари чай. Если шныря никто не греет – он вообще никто, сам по жизни ничего не может. Он сам языком своим не смеет ничего сказать. Он уже согласен кому-то там помогать или, как мы говорим, шнырить. Если он так начал – это уже все, у него жизнь на зоне такая и будет. Лучше ты уже не подымишься, только ниже сможешь.
Ниже – обиженные. Ну обиженные знаете кто? Нет? Геи, так можно сказать. Ну или пидарасы. Они начинают на зоне рассказывать про то, что у них когда-то произошло, а там все строго. Может он с женщиной где-то не так: даже просто если лизал где-то, то все. Если ты с ним, нормальный пацан, чай даже с ними просто попил, просто «заполоскался», как у нас это называется, из одной кружки – все, ты тоже с ним уже там будешь. Также курить нельзя после него, можно только целую пачку, закрытую.
Я просто мужик, никому не подчинялся. Там в основном все мужики. Блатным я быть не хотел, это до хрена делов. Я ж смотрел, как эти блатные живут. Одни панты.
В нищие 90ые нас кормили вонючей селедкой и перловкой. Селедка нечищеная, с кишками, с головой. А второй срок получше уже был: начали делать хороший борщ, да и консервы из горбуш давали банку в день.
В шесть утра подъем под музыку. Каждый день одна и также песня «Какой тяжелый день» Минаева. Сразу зарядка на 15 минут – и зимой, и летом на улице. Перед завтраком проходит проверка. Все выходят из камер, начинается перекличка по фамилиям на полчаса. А потом сидишь, ждешь завтрака. В столовой все не помещаются, поэтому ходят отрядами. До обеда ждешь, может кому передачу привезут. Многим передавали эфидрин – это таблетки из Китая, иногда по 10 колес в тушенке или сгущенке. Я не пробовал, но те, что кололись, они всю ночь потом бегали, им уже ничего не надо. Из тех знакомых, кто сидел, уже половину и в живых уже нету. Кто скололся, кто сидит до сих пор, кто тублик поймал – помер.
На зоне была библиотека. В свободное время мы читали или смотрели один из двух каналов по телевизору. Я прочитал там все криминальные детективы Чейза.
Первую татуировку я сделал еще малолеткой. Вместо туши для татуировок на зоне мы жгли и резали каблук, потом перетирали в порошок и разбавляли с мочой. И сидишь целыми днями – тыкаешь, тыкаешь иголкой. «Скорее лев откажется от мяса, чем женщина – от подлости и лжи». И вот эта, «Чем больше познаю людей, тем больше нравятся собаки.» Раньше у меня был перстень пацана «Привет ворам», но в автобусе косились, поэтому я наколол вот эту другую сверху в Таиланде. Одну татуировку я удалил. Я не знал, что это означало, когда ее наколол, уже потом выяснил, что крест и полосочка – это безотцовщина. Потом думаю – на х… мне безотцовщина, когда у меня батя живой. Берешь пластиковый стержень от ручки, вытаскиваешь шарик, поджигаешь зажигалкой и дуешь. Кожа взбухает, горит на глазах, подгорает, волдырь появляется. Там на зоне сырость, она еще и гнила потом месяц. Может, зараза какая-то попала.
После того, как вышел из первого срока ровно через полгода меня опять закрыли. Мы с подельником залезли в квартиру, где жил барыга, он возил норковые шубы из Китая. Упаковать и вынести двенадцать шуб было нелегко: машины не было, пришлось ходить по три-четыре раза, пока все не вытащишь. Когда вышли из квартиры уже пустые, подельник встретил наркомана, который собирал бычки на коноплю, предложил купить ему сигарет. И вот этот уголовник (он бурят, его рожу ни с кем не спутаешь) и наркоман с косичкой пошли покупать сигареты в киоске прямо там во дворе… миллионной купюрой! Конечно, продавщица их запомнила и все ментам позже рассказала. Позже выяснилось, что квартира вообще принадлежала омоновцу, он ее барыге тому сдавал в аренду. Поэтому менты поставили на уши увесь город, и нас быстро нашли.
Во второй срок я работал сапожником тоже на зоне, шил ментам валенки, унты. Менты за это приносили чай, сигареты, сало. Десять пачек сигарет, полкило чая – вон тебе унты. И мне хорошо, и им. Когда попал в первый раз, родители ездили каждый месяц, навещали – свиданки, передачки. Второй раз, когда я попал, я уже сам написал: можете даже не ехать. Отец приезжал только один раз, привозил материал для работы.
Когда я вышел во второй раз, меня опять заклинило и потянуло на квартиру. Хрен его знает почему, сейчас уже такого нет. Я выбил дверь, вытащил аппаратуры и телевизора и оставил у мусоропровода, а сам пошел искать деньги дальше. Тут открывается дверь – хозяин пришел домой. Я услышал и прыгнул с балкона, со второго этажа. Уже была ночь, и я даже не посмотрел, что внизу. А если бы там колья стояли, я вообще не представляю, что бы было бы… Я падаю и бегу, бегу, метров сто только смог пробежать и чувствую, такие боли в пятках. Упал уже – не могу, все. И ору – помогите. Тетка какая-то с балкона, «Что такое, что случилось?» «Менты избили, пятки сломали. Из машины выкинули – лежу.» Она вышла, скорую вызвала. Я уже потом узнал, что она сына недавно похоронила, его тоже избили. Она, видать, поэтому и вышла.
В больнице мне наложили два гипса. Я лежал и ждал, думал, приедут ли за мной
или нет. Так и не приехали. И с тех пор я все. Это было последнее
предупреждение. Больше нет желания – как рукой сняло.
Я был женат десять лет. В 2000-ом, как освободился – сразу нашел себе семнадцатилетнюю. Мы познакомились на рынке, я ей предложил накатить 50 грамм, – и вот закрутилось. Пока я ее одел, в порядок привел, зачем я ей нужен стал. Она загуляла, изменяла. Я тоже конечно ей изменял, раза два может. Но она совсем откровенно. У нее каждая пятница – это с подругами надо выпить, ее просто куда-то затягивает. Один раз звоню ей – ни одного слова не может связать. Мычит – толком сказать ничего не может, в машине где-то сидит. Потом слышу, как два мужика разговаривают между собой. Я спрашиваю, где она, давай я приеду за тобой, а она мне ничего ответить не может. Я до поры-до времени терпел, а потом мне все это надоело. Может у нас из-за детей не получилось. У нее была внематочная была беременность, вырезали обе трубы. Надеюсь, что от меня, но не факт.
В 2013 мы официально разошлись, но после ЗАГСа пошли в кабак, нажрались и в гостиницу. Она замуж вышла, но ездит все равно ко мне, изменяет мужу. Это лучше, чем если бы она была бы замужем за мной и ездила к кому-то другому. Уж лучше пусть она будет за кем-то замужем, а ездит ко мне. Она понимает, что если ко мне вернется, у нее уже как раньше гулять не получится. Когда она приезжает, ее муж знает, что она со мной. Он сам мне не звонит, звонят его друзья. Они, конечно, злятся. А мне по фигу, мне это весело. Я же ее не забираю, она сама приезжает.
Если она захочет вернуться – я приму ее конечно. Она сама говорит, «Покупай квартиру – и я к тебе перееду.» Купил я гостинку, она говорит, надо подумать. У меня сейчас ничего нету – даже машину продал, как прав лишили. А у того – машина есть, две комнаты, ружья. Поэтому она так и решила с ним остаться. Но может потом все равно вернется, хрен его знает, когда-нибудь. О детях я уже задумываюсь, но от кого? Сейчас с работой проблемы, денег нету ни фига. Так что какие дети.